Физика Андрея Ростовцева уволили из московского Института проблем передачи информации Российской академии наук (ИППИ РАН). Ростовцев – один из ведущих специалистов института, ученый, обладающий максимальным индексом цитируемости в ИППИ, после начала российского вторжения в Украину покинул в Россию и формально был уволен за прогулы. Год назад из ИППИ на формальном основании был уволен биоинформатик Михаил Гельфанд – он занимал в рейтинге цитируемости второе место.
Текст издания "Окно".
Сам ученый говорит, что по контракту был не обязан присутствовать на рабочем месте, при этом продолжал публиковать статьи с аффилиацией ИППИ. Ростовцев, сооснователь сетевого сообщества "Диссернет", которое борется с недобросовестными заимствованиями в научных работах, связывает свое увольнение с тем, что он обнаружил "списанные диссертации" у новых сотрудников администрации института.
В большом интервью изданию "Окно" Андрей Ростовцев рассказал о проблемах в некогда сильнейшем академическом институте, положении российских ученых за границей и о жизни остающегося в России научного сообщества.
– Расскажите, как было обставлено ваше увольнение?
– Сначала от меня электронным письмом потребовали прислать объяснительные по поводу "прогулов", я на это не ответил. И потом прислали приказ об увольнении, собственно говоря, вот и всё. Спорить или вообще вступать с ними в какой-то контакт я не собираюсь, это просто аферисты, с ними не о чем разговаривать. Я до последнего времени продолжал публиковать статьи с аффилиацией института. У нас не было обязательств являться на работу, был только один присутственный день в году, мы по-джентльменски договорились, что будем встречаться в этот день, знакомиться с новыми сотрудниками, разговаривать о том, о сём. Обычно я этот день не пропускал, но когда уехал из России – пропустил. Но я не уверен, что это даже включено в договор.
Примерно год мне в институте вообще не платили зарплату
Стоит упомянуть, что примерно год мне в институте вообще не платили зарплату. Она была небольшая, тысяч 20 рублей, но и их перестали платить просто так, без объявления войны. А недавно я обратил внимание общественности внутри института на то, что у нас главой нового ученого совета стал человек со списанной диссертацией. Мало того, что она списана, диссертационный совет это признал и рекомендовал лишить этого человека ученой степени, он сейчас пытается затормозить этот процесс через суд. У его заместителя, кандидата экономических наук, то есть совсем не по профилю института, тоже диссертации полностью списана. Это первый такой случай не только в нашем институте, но я думаю, вообще в системе Академии наук, чтобы учёными руководили аферисты-жулики. После этого должно быть понятно, что мне с ними не о чем разговаривать.
– Вы ваше увольнение связываете просто с отрицательным отбором или с тем, что вы уехали из России, с вашей политической позицией?
– То, с чем я это связываю, не значит, что так оно и есть на самом деле в их головах. Я думаю, что зарплату перестали платить из-за того, что я уехал. Я не единственный уехал, уехало много молодежи, думаю, они тоже перестали получать зарплату. А вот само увольнение я связываю с тем, что обратил внимание, что в руководстве оказались аферисты. Сразу после этого я и получил первое предупреждение.
– Правда ли, что ИППИ до недавних времени был одним из сильнейших академических институтов в России?
– Так оно и было. Это институт Российской академии наук, а Российская академия наук в свое время ввела категорийность институтов по их научной результативности – публикациям, цитируемости, участию в хороших конференциях. И этот институт попадал в самую высокую первую категорию. Если говорить о математике, то на таком высоком научном уровне были только ИППИ и Математический институт им. Стеклова. Но помимо этих формальных показателей, институт еще и сохранял академическую свободу: ученый должен сам выбирать, чем он занимается, где он это делает и когда он это делает, так, как это ему удобно. Новое руководство решило ввести режим шарашек, приучить всех приходить вовремя, каждый день отмечаться, приезжать.
– Проблемы в институте, как я понимаю, начались в 2023 году, когда на замену Андрею Соболевскому в ИППИ поставили нового директора, Максима Федорова?
– Да, при Соболевском все было хорошо, но он рассорился с еще одним бывшим директором института, Александром Кулешовым, и тот добился назначения Федорова. Потом Кулешов понял свою ошибку, но зубную пасту обратно в тюбик трудно заснуть. Новый директор Фёдоров начал окружать себя всякими карьеристами и мошенниками.
– Вы не связываете ситуацию с идущей войной?
– Нет, я думаю, это могло произойти в любое время. Это стечение обстоятельств. Другое дело, что в мирное время было бы легче поднять волну в СМИ, начать обсуждение внутри академии, прибегнуть к открытым дискуссиям внутри Минобранауки. Сейчас люди боятся всего. И если жулики начинают как тараканы выползать из-под плинтуса, их тяжело загнать обратно тапком. То есть само установление в институте такого режима с новым директором не связано с политикой. С политикой скорее связано отсутствие возможности повлиять на это привычными легальными способами, которые были доступны до войны. Я не слышал, чтобы в институте начали преследовать именно за политические взгляды, просто новый директор – человек, который готов ради своей карьеры пойти на все, но не своими руками, а руками окружения, а все они – люди с неоднозначной научной репутацией, непонятно как они могли появиться в академическом институте.
– У вас в ИППИ была самая высокая цитируемость?
– Как выяснили журналисты, да, я на первом месте, за мной был – биоинформатик Михаил Гельфанд, которого уволили еще год назад. В принципе так можно и идти по списку, пока Федоров не окажется на первом месте. Но для этого придется уволить большинство сотрудников.
– ИППИ включен в санкционные списки США, Евросоюза и Украины. Значит ли это, что в институте начали каким-то образом участвовать в проектах, связанных с военными?
– Как и почему институт попал под санкции я не знаю, единственное, что могу сказать, никаких военных приложений или каких-то занятий, которые помогают в войне у нас нет. Конечно, всегда можно сказать: "Ну вы же математикой занимаетесь, а математика используется для расчёта баллистических траекторий". Или сказать, раз в институте есть биоинформатика и генетики, значит там могли бы заниматься разработкой биологического оружия. Но никто в ИППИ ничем таким не занимается. Там изучают фундаментальные вопросы науки, совершенно отвлечённые, если и есть сильные прикладные вещи, то в лингвистике, но их вряд ли можно как-то с военным связать.
– Вас уже во второй раз увольняют из научного института. В 2013 году вас уволили из ИТЭФ, который незадолго до этого был передан Курчатовскому институту Михаила Ковальчку. Ковальчук поставил во главе ИТЭФ нового директора, насколько я помню, вы критиковали его примерно за то же, за что сейчас – Федорова в ИППИ. Что стало с тех пор с ИТЭФ?
– Он практически растворился, его не видно. Большинство сотрудников переехало из зданий, на территории бывшей усадьбы в Черемушках в здание Курчатника. Очень многие ушли, причем целыми отделами, целыми научными группами. Действительно, в этих историях много общего: назначается управляющий, директор, который приводит за собой людей, способных на административные репрессии. И они проводят вот эти репрессии, устраивают новые выборы в учёный совет, причем в обоих случаях эти выборы были сфальсифицированы. Новый ученый совет нужен, чтобы утвердить нового директора, новый устав. В обоих случаях были люди, которые сопротивлялись. В обоих случаях люди уходят целыми отделами, из ИТЭФ – в ФИАН, из ИППИ целая лаборатория математиков ушла на Физтех – там для них сделали новый отдел под руководством Соболевского. Машинка административно-репрессивных мер с расчисткой поляны. Методы те же самые: увольнения, угрозы, срезания премий, спасибо, что не убивают.
– Вам не кажется, что эти методы проникли в российскую науку сверху, что директоры институтов подражают действиям государства?
– Сложно сказать. Они стараются делать все в рамках легального подхода. В принципе, в научных кругах, да и в общественных, считается, что как начальник решил, так и надо. Ценность академической свободы в сердцах общественности укоренилась не очень глубоко.
– Российская армия и оборонная промышленность очевидно нуждаются в новых технологиях, тем более, в условиях санкций. Казалось бы, для этого нужно ученых поощрять и поддерживать, что понимал даже Сталин. Нынешнее руководство этого не понимает?
– Не уверен. Может быть, где-то эта поддержка отдельными островками и существует. Но в целом политика сейчас, как сам Путин и объявил, это политика цап-царапа. Наука, в отличие от того, что было 80 лет назад, сейчас открытая, легче украсть научные достижения за рубежом, чем развивать что-то у себя. Я думаю, что это определяющий фактор. Зачем тогда этим яйцеголовым давать свободы? Ещё чего придумают там. Лучше украдем или купим.
– Расскажите, как сейчас работает "Диссернет". Получается ли продолжать деятельность в России?
– Да, в России идет работа, работают волонтёры. Вот Михаил Гельфанд в России находится. Сейчас мы перенесли основной акцент работы "Диссернета" на медицинские направления. С одной стороны, сил стало меньше, люди уехали. С другой стороны, это направление, можно сказать, "безопасное", оно хорошо понятно широкой публике, легко объяснить, что если вас лечит хирург со списанной диссертацией, то лучше найти другого. Мы создаём поток заявлений о лишении учёной степени, может быть, он чуть-чуть ослаб по сравнению с тем, что было два года назад, но не ослабла доля успешных решений, когда диссертационные советы и ВАК лишают жуликов учёной степени. Процент успеха остаётся на уровне 80%, события последних трёх лет на это никак не повлияли. Доля приличных людей и в ВАК и вообще во всей системе осталась на прежнем уровне.
– В последнее время "Диссернет" стал изучать ситуацию с недобросовестными научными публикациями и за пределами России. Что вам удалось обнаружить?
– Да, мы вышли за пределы России, в первую очередь потому, что с развитием искусственного интеллекта у нас появились новые, автоматические инструменты работы с естественным языком. Тексты на разных языках стали для нас как бы прозрачными, легко заметить, что текст на русском языке в каком-то месте совпадает, например, с текстом на казахском языке. Россия накопила огромное количество русскоязычных академических текстов, это и диссертации, и монографии, и научные статьи, и эти тексты теперь переводятся на разные языки, в основном на английский, и подаются в международные журналы, причём очень хорошие международные научные журналы, под видом своего собственного авторства. Это мы и разоблачаем. В лидерах этой деятельности – Украина, Казахстан, то что называлось бы раньше ближайшее зарубежье, но вообще участвуют так или иначе ученые почти из всех стран. В Москве работает биржа по продаже авторства публикаций в научных журналах, география покупателей очень разнообразна. Много людей с российскими корнями, но в статьях встречаются самые причудливые коллективы соавторов, например, Ирана, Пакистан, Египет, Россия, и Казахстан, когда очевидно, что "соавторы" друг друга не знают и никогда не видели в глаза.
– Замечаете ли вы за границей изменение отношения к российским ученым с начала вторжения – вначале некоторые научные связи были демонстративно разорваны, например, ЦЕРНом. Сейчас что-то изменилось?
– Я член международного форума Science for Peace, "Наука за мир". В рамках этого форума мы, с коллегами из совсем разных стран, в том числе из Германии, Швейцарии, Америки, постарались повлиять на решение ЦЕРНа, и, возможно, в том числе благодаря нам, оно было изменено. Если сначала ЦЕРН отказался от дальнейшего сотрудничества с учеными с любой российской аффилиацией, то потом было сделано исключение для людей из дубненского ОИЯИ, это большой институт, и в нем есть несколько сотен людей, которые работают совместно с ЦЕРН. Оба решения решение принимал совет ЦЕРНа, в котором есть представители всех стран-участниц проекта, и в обоих случаях голосование было почти равным, первое решение было принято небольшим перевесом, буквально в один-два голова, потом так же, перевесом в один-два голоса было принято исключение. Надеюсь, что на это повлияла наша активность, наши публикации, наши аргументы.
Многим российским ученым пришлось уехать, особенно молодым
Вообще говоря, отношение к ученым из России, научная политика, и вообще отношение к ситуации в разных странах и даже в разных университетах очень разное. Многим российским ученым пришлось уехать, особенно молодым, а научный рынок в Европе, да и не только в Европе, очень конкурентный, место сложно найти, совсем не обязательно из-за паспорта. Было время, особенно в первый год войны, когда особые преференции получили ученые из Украины, и это было правильно.
Есть тенденция усталости от войны, люди пытаются, и в науке тоже, вернуться к нормальному международному взаимодействию, вспоминают о том, что наука это мостик, который помогает мирному существованию, что это не инструмент вражды и распространения духа войны. Хотя, например, в Балтийских странах напряженность остается высокой. Кроме того, очень многие уехали из России в Китай, в Азию, где этих проблем с самого начала не было.
– А что происходит с вашими знакомыми и коллегами, которые остались в России? Их не принуждают работать на проекты, связанные с войной? У тех, кто был против войны, не происходит постепенного принятия российской политики?
– Я не знаю ни одного человека, который был бы связан с какими-то военными проектами. Те учёные, с которыми я взаимодействую и поддерживаю отношения, немногие, кстати, с самого начала, так сказать, довольно осторожно себя ведут, и эта осторожность сохранилась. Сейчас не очень принято даже обсуждать, как ты относишься там к Путину, к войне. Это стало в беседе дурным тоном. Все слова уже сказаны. Многие ученые подписали большое письмо против войны в самые первые дни, там было почти 10 тысяч подписей. Мне не кажется, что за три года мнение как-то существенно поменялось. Знаете, научное сообщество так же, как и, сообщество образовательное, очень консервативно. Чтобы его заметно изменить нужные не годы, а десятилетия. Это видно на примере нашей деятельности по лишению ученых степеней: процент успеха не изменился. Жулики теперь могут прикрываться любыми лозунгами, что, мол, в это сложное время, когда вся страна как в едином порыве, а вы тут, так сказать, боретесь с наукой, настоящих ученых гнобите, которые могли бы послужить родине и так далее, но этого не происходит, как было 80 процентов успешных решений, так и осталось.
– Вы себя продолжаете считать частью российского научного сообщества, вообще связывать с Россией?
Нет такого понятия, как российская наука, особенно в моей сфере деятельности
– Нет такого понятия, как российская наука, особенно в моей сфере деятельности, я не знаю, что это. У нас наука интернациональная. На вопрос, что такое российская наука в моей сфере, у меня нет ответа. Если говорить про другие проекты, например, про "Диссернет", мне не стало все равно, что происходит в России, скорее, мне стало не все равно, что происходит по всему миру. Будет здорово, если наша деятельность повлияет на улучшение добропорядочности. Ко мне многие обращаются люди из России, даже из диссертационных советов, говорят, что мы бы не приняли правильное решение, если бы не "Диссернет", что это знак, что не всё не всё так мрачно и беспросветно. Это важный знак, что мы по-прежнему полезны.
– Найдутся люди, которые скажут, что любая помощь российской войне во время войны аморальна. Что вы им ответите?
– Участвуя в работе международного форума Science for Peace я продвигаю идеи нераспространения вражды, ненависти и духа войны за пределы вооружённого конфликта. Это касается не только Украины и России, это ещё и Израиль и Газа и другие конфликты. Мне кажется, что распространение духа войны очень опасно для существования человечества вообще. То, что я делаю, это попытка нормализовать жизнь вне конфликтов. Можно все свести к тому, что все станут друг друга ненавидеть. Кому от этого будет польза?
